ИСТИНА

Максима как жанр оформилась в творчестве Ларошфуко и стала популярна во французской философской литературе к XVIII веку (свои сборники изречений написали Паскаль, маркиза де Сабле, Гёте в XIX веке, примеры можно встретить и в XXI веке). В русской традиции термин не прижился; максима редко определяется как независимый жанр и ныне является полным синонимом афоризма, иногда переводится как апофтегма или просто изречение. Однако представляется верным, что любая максима имеет целью преподать моральный урок. Подобной прагматикой объясняется обычная краткость максимы: сжатость формы обеспечивает более сильный эффект, особенно если максима облечена в форму семантической, синтаксической или логической фигуры, например, парадокса (как, например, максима, играющая в сборнике Ларошфуко роль эпиграфа: «Nos vertus ne sont, le plus souvent, que des vices déguisés» [n3: 43]). По этой причине принято [n1] противопоставлять два типа чтения сборника: «подряд» и «выборочно». Первый подход критикуется. Подобный выборочный подход легко объяснить: максимы независимы друг от друга, разделены графически (перед каждой стоит ее номер) и очень редко тематически связаны с другими изречениями в ближайшем контексте. Так, например, если максимы со второй по четвертую посвящены amour-propre, а с пятой по двенадцатую (исключая седьмую) – passions и могут быть прочитаны как относительно связные тексты, то далее всякая логическая связь между изречениями теряется. Попытки сгруппировать максимы, начатые уже современниками Ларошфуко, ни к чему не привели; большинство максим затрагивает несколько тем (например, противопоставляя два понятия), что делает классификацию по данным темам функционально бесполезной. Эта и ряд других причин позволяли исследователям «Максим» рассматривать каждое изречение как самодостаточное и независимое. Эта тенденция объясняется тем, что в сборнике отсутствует такая основополагающая категория текста, как морфосинтаксическая и лексическая связность (когезия [n2]). В самом деле, текст «Максим» нелинеен. Только 36 из 504 максим сборника состоят из более чем одного предложения; мы может наблюдать связь между предложениями внутри таких максим: «Ceux qu'on condamne au supplice affectent quelquefois une constance et un mépris de la mort [...]. De sorte qu'on peut dire que cette constance et ce mépris sont à leur esprit ce que le bandeau est à leurs yeux». [n3: 47] В этой максиме можно наблюдать эквивалентность лексических элементов (повтор существительных либо их синонимов, принадлежность к общему семантическому полю: constance, mépris), закономерность анафорических отсылок (замена существительных местоимениями, здесь – появление ce и cette), наличие коннектора (de sorte), обуславливающего следственную связь. Два предложения, из которых состоит эта максима, могут быть легко объединены в одно (что часто происходит: части максим часто разделены точкой с запятой), но подобную операцию невозможно провести с двумя соседними максимами: текстовые фрагменты синтагматически и грамматически никак не соотнесены. Однако другой ключевой категорией текста является цельность (когерентность), то есть наличие логично организованной информационно-смысловой структуры. Данная структура может быть выявлена в «Максимах». На лингво-семантическом уровне данная категория выражается в постоянстве коннотаций и коллокаций ключевых слов. Ключевые слова обычно стоят в максимах в ударных позициях (являются темой или ремой), но главным критерием их выделения является частотность (так, встречающаяся в сборнике 58 раз amour взаимодействует со словами из большего количества семантических полей, чем упомянутая 2 раза sévérité). Анализируя функционирование ключевых понятий в сборнике, можно прийти к следующим выводам: 1) их характеристики неизменны: так, véritable amour неизменно rare, но оказывает благое воздействие; passions неизменно заставляют человека терять над собой контроль; 2) связи между ключевыми понятиями логичны и постоянны: так, в трех максимах, где corps и âme встречаются вместе, corps используется в качестве второго элемента сравнения: автор использует более наглядный образ для того, чтобы через него проиллюстрировать и объяснить более абстрактное понятие («Il y a des rechutes dans les maladies de l'âme, comme dans celles du corps […]» [n3:75]; «Les défauts de l'âme sont comme les blessures du corps […]» [n3:75]); 3) в схожих контекстах коннотации ключевых понятий постоянны: все, что идет от jugement, оценивается выше, чем то, что идет от esprit («Le bon goût vient plus du jugement que de l'esprit» [n3: 87]); однако при сужении контекста оценка становится более очевидной и более категоричной: во всех трех максимах, где упомянут esprit de travers, подчеркивается его дефектность либо утомительность для собеседника («On trouve des moyens pour guérir de la folie, mais on n'en trouve point pour redresser un esprit de travers» [n3: 97]); 3) данная коннотация не всегда совпадает с общепринятой: Ларошфуко мало верит в искренность добродетелей, и развивает это суждение: отрицается существование верности («La fidélité […] n'est qu'une invention de l'amour-propre […]» [n3: 85]), милосердие называется хитрой уловкой и порождением тщеславия, умеренность – леностью души, и т.п. Из всего этого вытекает следствие: лексические единицы выстраиваются в сборнике в логично организованную систему, выявление закономерностей которой позволит констатировать наличие цельности «Максим» как текста. Таким образом, можно заявить, что текст «Максим» не является связным, но является цельным, поскольку внутри сборника существует логично построенное денотативное пространство.