ИСТИНА

Поэтическая философия — лучшая форма философии поэзии. Если поэзия это не только стихи. Когда-то Поэзия была изобретением первых слов. Первые слова, как известно, коренятся в звукоподражании. Троп фонетического уподобления назвыется ономатопеей. Но если взглянуть на диактологический атлас — то мы увидим, что, например, лягушки, на сравнительно небольшой территории средней полосы России, где-то могут квакать, но где-то и мяукать и даже лаять. То есть в разных регионах фонологические системы разительно отличаются, хотя животные звучат явно одинаково. Что это за аберрация? Более того, Платонов, Лесков, Шолохов и многие другие писатели коллекционировали различные автохтонные слова и выражения. Из собрания этих находок складывается, что даже осознавая, как “правильно” нужно употреблять, к примеру, иностранные слова — люди, не имея трудностей с более-менее точным воспроизведением фонетики новых для себя слов, тем не менее, умышленно искажают их, обеспечивая тем обживание и присвоение чужеродной лексики (как и сейчас — в каждой семье, каждом коллективе, каждой кафедре непременно появляется птичий язык). Этим мы переучреждаем новое слово, вдыхая в него и новый смысл. Вероятно, что и с первородным звукоподражаением происходит та же история искажения. Не ущербное забывание или детерминированная эволюцией ошибка, и не заложенная в этом преобразовании мнемоническая техника, но намеренное, творческое изменение формы. Хайдеггера беспокоила мысль о поэтическом учреждении нового. Как изветсно он тоже касался словообразования, поскольку понимал, что оригинальность философии напрямую зависит от того, насколько “свежим” будет ее глоссарий. Он неспроста разглядел в Рильке источник философствования. Язык Рильке не чужд словообразованию и бросается в самые удаленные уголки мыслимого: “середину сущего”, “обремененность разумом”, “монадичность роз”, “поледнюю темноту сердца”, “в тишайший час”, не говоря уже о его деистических образах. Перебор этих бросков языка включает философическое мышление позднего Хайдеггера, так что тот облачает их в свою метафорическую систему, которую можно условно сгруппировать на: 1. Отвлеченные существительные (выдвинутость, незащищенность, присутствиеразмерность и т.д) 2. Перцептивные метафоры (темнота, свет, просвет, зов) 3. Топологические метафоры (почва, земля, река, мельница, ветер, тропы) 4. Модальные метафоры (храбрость, мужество, поступок, забвение, нужда, оставленность, вброшенность, празднество) Оба используют метафоры или метафоры используют их. ОМ в РД доказывал, что метафора может быть объяснима только метафорически. Ответить исчерпывающе на вопрос, что такое “как” — невозможно. Но у человека сохраняется возможность выбрать языковой план существования. Говорть например о Боге, Душе или Я можно в психологической, социальной, историософской или химической терминологии. Выбор языкового плана в той или иной степени дает смещение в непривычное, что обеспечивает новизну и свежесть восприятия. Если так, то важно не в какую терминологию мы идем, но само смещение — его дистанцированность от предмета. Множество биографий творческих личностей указывает на одно и то же переживание — “как-будто нечто создает помимо меня”. Это наталкивает на старую мысль о том, что язык это не то, что однажды породил человек, но то, что использует человека для озвучивания себя. Дистанцирование, как видно, метафора геометрическая. Положим, природа звучания языка не имеет сущностного субстрата, а только материальный — в виде человека. Но поскольку человек тоже не имеет сущностного субстрата, объективируя себя в языке, то значит только в соприкосновении двух этих безосновных вещей гипостазируется их существовние. Это созвучие выносит нашу временную природу во вневременную, а словесную внепространственную в пространственную. Получается, что новообразованное пространство языка есть уже некий ритмический рисунок, извивающийся нами и нами же интерпретируемый. Поэты — кто жизнь кладут на то, чтобы настроить свой слух на этот ритм, чтобы служить его озвучателем, подвергая себя риску нищеты, безбудущности, бездетности, и безумия. Риск же — это отваживание на поступок. А поступок всегда следует за искренним удивлением. Тогда поэзия в широком смысле — это преднулевая философия. А каждый философ — это всегда поэт.