ИСТИНА

С момента, когда Фрэнк Бернет впервые предложил эксплицитную формулировку иммунологической теории «своего / чужого», семантика научного понятия иммунитета колеблется между двумя полюсами: «самость» и «система» – причем противоречие между ними почти не замечается как таковое. В то время как «самость» (или «свое», self) позволяет мыслить работу иммунитета в качестве (вос)производства телесного локуса субъективности, «система», напротив, представляется чем-то машинным, анонимным и бессубъектным. Противоречие между «системой» и «самостью» не является простым свидетельством концептуальной неконсистентности или неоднородности иммунологического знания, но отражает соответствующее напряжение на уровне его биополитического бэкграунда. В то же время в свете этого напряжения возможно дать интерпретацию тем трудностям, которые исторически испытывала иммунология в вопросе осмысления аутоиммунных расстройств. С одной стороны, возникновение «иммунитета» как термина биомедицинского дискурса, отсылающего к некоторой позитивной биологической реальности, встроено в политическую генеалогию «мифа Системы», истоки которого составляет либеральное Просвещение, а одну из кульминационных точек – теория социальных систем Лумана. «Система» представляет собой рационализацию и фантазматический коррелят практик и технологий управления, включенных в то, что Мишель Фуко называл «диспозитивном безопасности», в частности, практик полицейского контроля над витальными процессами на уровне населения. Начиная с последней четверти 19 века, иммунитет играет решающую роль с точки зрения согласования экономических и биомедицинский императивов, зачастую вступающих в противоречие друг с другом. В частности, теория клеточного иммунитета И. И. Мечникова, исторически первая теория активного иммунитета, появляется как попытка осмысления и обоснования, одновременно биологического и философского, техник и технологий искусственной иммунизации, отправление которых входило в юрисдикцию медицинской полиции. С другой стороны, на уровне своей базовой семантики понятие индивидуального иммунитета или, точнее, «иммунной самости» представляет собой биологическую проекцию аксиоматики политического либерализма, в рамках которой «субъект» становится точкой схождения трех разнородных проблематик: телесности, собственности и безопасности. Тело становится медиатором отношения – одновременно правового и метафизического – субъекта к самому себе, причем неприкосновенность (безопасность, фундаментальная потребность в самозащите) тела выступает одновременно условием и выражением тождества личности. В конце 19 века это логическое и политическое основание западного либерализма становится биологическим и философским основанием иммунологии. «Иммунная самость» – биологический сгусток фундаментального отношения к себе, включающего одновременно идентификацию и обладание. Таким образом, иммунология становится органоном ретерриториализации субъекта на собственном теле. Кажется, что пределом возможности такой ретерриториализации, равно как и пределом функционирования иммунной системы как «системы безопасности» организма выступает аутоиммунное расстройство. Разрушение организмом самого себя, причем средствами в точности того, что в нормальном состоянии обеспечивает его целостность, невозможно помыслить ни с точки зрения соматизированной субъективации, ни с точки зрения логики саморегуляции системы (как логики безопасности). Однако, будучи чем-то абсолютно внешним как для «самости», так и для «системы», не выступает ли аутоиммунность в то же время выражением противоречия между ними или, точнее, выражением восстания «самости» против «системы»? С точки зрения «системы», у «самости» нет никакого законного места в порядке существования, т.е. в пространстве самой «системы», но тогда утверждение «самости» должно принимать форму разрушения этого порядка, даже ценой ее аутоиммунного коллапса. Таким образом, то, что разрушает или подрывает аутоиммунная болезнь, это не только «витальные» основания индивидуального существования, но и политические основания Модерна. Или, точнее, она артикулирует эти основания в той мере, в какой они изначально содержат в себе противоречие.