| Результаты этапа: В соответствии с планом работ на 2013 год в рамках этапа "Историко-этимологическое исследование русской этнонимии" нами разработаны следующие научные проблемы: 1) Установление ономастического статуса этнонимов через анализ лексикографической традиции и орфографического узуса было произведено нами на основе обращения к русской толковой лексикографии, начиная с первых релевантных изданий последней четверти XIX века (неоконченный экспериментальный "Полный филологический словарь" А. И. Орлова, 1884–1885) и заканчивая новейшим "Большим академическим словарем русского языка" (2004–). Осмысление этнонимов как имён нарицательных привело к их постепенному включению в толковые словари, что происходило параллельно с кодификацией их написания со строчной буквы. Способы словарных дефиниций этнонимов не всегда отличают их от смежной лексической категории – названий жителей стран, которые при этом не выдерживают конкуренции с ними. Зафиксированный в словарях русский этнонимикон свидетельствует о попытках лексикографов соответствовать современным им этнографическим знаниям, однако зачастую их затмевают "наивные" представления об этничности. Этим "наивным" представлениям нельзя, однако, отказывать в эвристическом потенциале, поскольку их фиксирует сам язык – отсюда и широкое понимание этнонимии в нашем исследовании: этнонимами мы считаем все наименования людей и их совокупностей, которые мыслятся как "народы", "нации", "этносы", "племена"и т. п. 2) Оптимальные этимологические решения для "тёмных" этнонимов возможны лишь при комплексном анализе последних, в связи с чем при этимологизации устаревающего пейоративного этнонима "калбиты" ("колбиты"), употреблявшегося (и употребляющегося ныне лишь в речи старшего поколения) в русской речи Казахстана в значении 'казахи (преимущественно из сельской местности)', нами были привлечены источники нескольких типов – письменные тексты художественных и публицистических жанров (самая ранняя фиксация, причём в форме "колбиты", зафиксирована нами в 1930 г.), устная традиция (были проинтервьюированы представители русского старожильческого населения), а также материалы диалектных и исторических словарей. Выяснилось, что в современной устной традиции бытует народная этимология, возводящая данное слово к казахскому "бит" ('вошь'), но дающая разные толкования начальному элементы "кал-" (возможность окающей формы с инициалью "кол-" информантами не рассматривается), так что "калбит" интерпретируется разными информантами как 'вшеед', 'говняная вошь', 'как вошь (подобный вше)', 'уходи, вошь', 'оставляющей вшей' и т. д. – все эти интерпретации следует признать наивными, вторичными (осмысленными под влиянием казахских форм) и не связанными с исходной внутренней формой данного термина, который, на наш взгляд, имеет собственно русское (диалектное) происхождение и который следует членить на корень "колб-" (представлен в диалектных словах "колбан", "колбашка", "колбяк" и т. п. с общим значением 'обрубок дерева, чурка') и редкий суффикс "-ит" со значением лица (зафиксирован в др.-рус. "рыбитъ", "подобитъ", "ворожьбитъ", "кърчмитъ" и др., а также в современных диалектных "ворожбит", "молотьбит", "волхвит", в особенности "сибирит" – 'коренной русский житель Сибири'). 3) Построение истории ряда этнонимов в русском языке коснулось прежде всего таких принципиальных для русского этнического самосознания терминов, как "русские" и "россияне", причём их диахронический анализ невозможен без обращения к истории слов "Россия" и "российский". Несмотря на появление основательного исследования, посвящённого происхождению этих слов (Клосс Б. М. О происхождении названия "Россия". М., 2012), приведённый в нём обильный материал, извлечённый из рукописных и старопечатных источников, порождает ряд проблем лингвистического характера, как то: 1) морфологическая (состоит в том, что первое известное употребление в славянской письменности формы "Росия" (с одной "с", в титуле митр. Киприана, Лествица 1387 г., РГБ ф. 173/I, № 152, л. 279об.) расценено как несклоняемое, тогда как в действительности это нормальное для кон. XIV в. ю.-слав. написание род. п. ед. ч. сущ. ж. р. мягкой разновидности); 2) акцентологическая, практически не изученная (варьируется место ударения в формах "Россия" и "россияне", причём современное ударение в последней – относительно позднее, утверждается лишь в кон. XVIII в.); 3) орфографическая (варьируются гласные в корне "у" / "о" в грецизированных или латинизированных формах на "-ия": первая более ранняя и появляется на Балканах ещё в XIII в.; вместо "о" также встречается "омега"; варьирование двойного и одиночного "с" фиксируется нами вплоть до нач. XVIII в., причём оно возможно в пределах одного текста). Кроме того, принципиально важной оказалась проблема сочетаемости атрибутов "русский" и "российский". Из собранных и проанализированных нами статистических данных (по "Среднерусскому корпусу" в составе "Национального корпуса русского языка") явствует, что оба атрибута находились в отношениях практически полной дополнительной дистрибуции: "русский" относилось преимущественно к понятийному полю земли (в самом широком смысле, не только государственном), её властителей (князей) и людей (народа), "российский" – к понятийному полю царства и державности, которое в дальнейшем породило понятие "Российская империя". Что же касается субстантивации слова "русские" и трансформации его в этноним, то самый ранний в корпусе релевантный пример найден нами в "Сказании о Мамаевом побоище" (предположительно XV в.); ещё четыре употребления – в Московском летописном своде кон. XV в., "Истории о великом князе Московском" (1564–1583) кн. Андрея Курбского, Окончании списка Оболенского (1562–1612) 1-й Псковской летописи и в Пискарёвском летописце (1600–1650). В современной русской речи данные атрибуты также находятся в отношениях дистрибуции, правда уже вариативной, когда в ряде случаев возможна их мена: нами рассмотрены словосочетания типа "российско-казахстанская граница" и "русско-казахская граница", причём в русской речи как России, так и Казахстана. Главным выводом здесь оказалось то, что в Казахстане русский язык при употреблении рассмотренных словосочетаний оказался в большей степени, нежели в России, ориентирован на государственный (гражданский) компонент значения данных лексем, чем на этнический. Кроме того, в современной русской речи (преимущественно письменной) получили широкое распространение крылатые выражения "дорогие россияне" и "Россия для россиян". При анализе дискурса выяснилось, что "дорогие россияне" – это оболваненные и ограбленные властью граждане России, этой самой власти доверяющие, а потому существа довольно жалкие, порою жадные, а в националистическом дискурсе ещё и представляющие собой искусственный конгломерат, которым, по мнению некоторых публицистов, злокозненные правители хотят подменить русский народ. Лозунг "Россия для россиян", возникший ещё в публицистике нач. XX в., дожил до наших дней, причём одними он понимается в сугубо гражданском смысле, другими – в прежнем шовинистическом. Сверх заявленного плана нами была также разработана следующая проблема: 4) Представления об этничности в восточнохристианской агиографической традиции были рассмотрены нами в рамках статистического анализа выделенных из полного православного Синаксаря именований святых с прозвищами-этнонимами (и близкими им номинациями). Статистика свидетельствует о том, что этнонимические прозвища здесь – чрезвычайно редкий тип номинации: так, октябрьская и ноябрьская части Синаксаря содержат всего 640 памятей, включающих 1196 святых, названных поимённо, из них лишь три имеют прозвища-этнонимы, всего же русский Синаксарь содержит памяти 69 святых с этнонимическими прозвищами. Таким образом, столь слабая статическая представленность в Синаксаре той категории, которую сейчас можно определить как этничность, объясняется тем, что во Христе "несть еллин, ни иудей, варвар и скиф» (Кол 3.11), так что различия между греческими терминами "этнос" и "лаос" стираются в пользу последнего, и Церковь Христова становится единственным народом Божиим, Истинным, или Новым, Израилем. |
| Результаты этапа: В соответствии с планом исследований на 2014 год в рамках общей темы нами были разработаны следующие проблемы: 1. Исследование лексикографического отражения этнонимов сталкивается с неадекватностью их дефиниций, представленных в подавляющем большинстве толковых словарей. Это связано прежде всего с тем, что среди ономастов и этнонимистов распространена точка зрения на этнонимы как «коннотирующие» слова, то есть имеющие некое вполне определённое значение, связанное с содержащейся в них «этнографической» информацией. Но эта информация, если она и доступна носителю языка — неспециалисту, неэтнографу, носит энциклопедический характер. Так, например, подавляющему большинству носителей русского языка вряд ли известно значение этнонима "шорцы", а с написанием и звучанием данного слова, скорее всего, будет связано представление о некой совокупности лиц, в лучшем случае — о неком народе. Тем не менее слово "шорцы", согласно современной лексикографической традиции, включено не только в энциклопедические словари, но и в БАС и в оба издания МАСа, причём во всех толкованиях используются топонимы "Кемеровская область", "Хакасская автономная область". Подобным же образом, через обращения к топонимам "РСФСР", "Советский Союз", "Россия", "Российская империя", толкуется и общеизвестный этноним "русские", толкование же топонимов можно найти только в энциклопедических словарях. Указание в толковании этнонима на вхождение в более крупную этнографическую единицу, имеющую особое наименования ("тюрки", "славяне"), или на языковую принадлежность ("тюркский", "восточнославянский") создаёт порочный круг, ср. в БАСе: "русские" ‘восточнославянский народ’, в статье "славяне" (энциклопедичной и по форме, и по содержанию) среди восточных славян упомянуты и русские; в МАСе, 1-е изд.: "тюрки" ‘обширная группа родственных по языку народов, к которым относятся татары, азербайджанцы, узбеки, казахи, киргизы, башкиры, туркмены, якуты, каракалпаки, турки и др.’, "татары" 2 ‘название некоторых народностей тюркской языковой группы, живущих в Поволжье, Сибири, Крыму’. В тех же случаях, когда этноним практически невозможно истолковать ни через обращение к топониму, ни через указание на языковую принадлежность (например, "евреи"), между различными толковыми словарями (и даже разными изданиями одного и того же словаря) наблюдается значительное расхождение в построении соответствующих словарных статей. 2. Комплексное исследование русской экспрессивной этнонимии, включающее и этимологический аспект, привело нас к прояснению научной, а не народной этимологии русского экспрессивного этнонима "аллаяры", который используется в основном в городской речи Уфы, прежде всего русской, для обозначения башкир — выходцев из сельской местности (аулов). Последнее уточнение очень важно, хотя часто в контексте этнической инвективы оно может переноситься и на всех башкир. В ходу оно и у самих башкир, но лишь городских, на чём специально останавливаются социологи. Поэтому более корректной будет квалификация слова "аллаяры" в качестве не столько этнического, сколько социального термина, точнее этническое и социальное в нём неразрывно связаны. "Аллаяры" в городской среде — это прежде всего чужаки (в т. ч. и для городских башкир), с которыми ассоциируется дикость, отсталость, малообразованность, плохое знание русского языка и проч. Несмотря на явный "восточный" облик этого слова (в котором совершенно очевидным образом просвечивает имя Аллаха) и на естественное присутствие священного имени "Алла" и в башкирском, и в татарском языках, мотивировать его появление в экспрессивном этнониме "аллаяры" довольно проблематично. Формы со значением ‘безбожник’ в башкирском и татарском языках во второй своей части всё же фонетически весьма далеки от компонента "-яр", а само слово "аллаяр" (если не рассматривать его как антропоним) не известно ни башкирскому, ни татарскому языкам, по крайней мере оно отсутствует и в соответствующих нормативных словарях, как переводных, так и толковых. Однако его точное фонетическое соответствие находим в казахском "алдияр" ‘ваше высочество; ваше превосходительство; владыка’ и киргизском "алдаяр" — арабо-иранский почётный титул хана, владыки, монарха (соответствует примерно русскому «ваше величество»). Пока невозможно установить, употреблялось слово "аллаяр" в татарском и/или башкирском в качестве столь же почётного титулования или, наоборот, уже в языке-источнике русского экспрессивного этнонима претерпело энантиосемический переход в некое ругательство или по крайней мере пренебрежительное обращение, — но вполне вероятно, что именно оно и легло в основу этого экспрессивного этнонима. 3. Дальнейшему исследованию подвергся термин "россияне", который был рассмотрен теперь в контексте одного памятника — «Каталога митрополитов Киевских» (нач. XVIII века), составленного предположительно свт. Димитрием Ростовским. Ко времени его жизни и творчества, когда Московское царство благодаря петровским преобразованиям трансформируется в Российскую империю, на фоне масштабных языковых изменений, пересматривающих соотношение церковнославянского языка и множества собственно русских идиомов (московской койне, югозападнорусской простой мовы, нелитературных диалектов), происходит актуализация старых синонимических рядов с инициалями "рус-" и "рос-" (и соответственно корнями "рус-"," рус(с)иj-", "рос(с)-", "рос(с)иj-"), которые связаны с именованием самого государства, его территории, жителей, в связи с чем наблюдается стилистическая дифференциация в рядах "Русь / Россия / Руссия", "русский / российский / росский", "русские / россияне / россы": первый член постепенно вытесняется во всё более низкие стилистические регистры, остальные же становятся практически единственными допустимыми в торжественной книжной речи. Однако происходит это не сразу, и во многих текстах данной эпохи представлено значительное варьирование рассматриваемых слов, в том числе серьёзный орфографический разнобой. Несмотря на незначительный объём выборки, уже в рамках «Каталога» можно проследить следующие статистические тенденции: 1) практически полная равноупотребительность топонимов на "рус-" и на "рос-" и производных от них прилагательных в целом (32 vs. 37 соответственно), причём: 2) наблюдается определённая привязка каждого из прилагательных к тому или иному имени, по-видимому, в составе пока ещё относительно устойчивых сочетаний: если "земля", то "русская" (то же касается и слов "князь", "княжение"), но "епископ" и "митрополит" — уже "российские" (как слова, обозначающие церковные реалии, они лучше сочетаются с более книжным прилагательным, восходящими в конечном счёте к греческому названию Руси); 3) среди этнонимов явно преобладают слова на "рос-"; 4) единственно возможны сложные прилагательные "велико-", "малороссийский" (но не "-русский") — как производные от калек с греческого, при этом, однако, "белорусский" в качестве, возможно, более позднего образования более «народного» происхождения; 5) при обращении к истории текста «Каталога» (от старшего и авторизованного списка ГИМ Син. № 139 к двум другим рукописям и изданию Рубана 1776 года) выясняется, что правке подвергались и интересующие нас формы, причём в основном в одном направлении — от "рус-" к "рос-": подобного рода исправления нами обнаружены в девяти местах «Каталога»; обратная замена "рос-" => "рус-" встречается в шести местах и в меньшем количестве источников (в РНБ СПбДА № 319 и издании Рубана лишь по одному разу); в трёх вставках в издание Рубана, где возможен выбор между формами с "рус-" и "рос-", издатель предпочитает вторые, что соответствует общей тенденции в употреблении этих форм в XVIII в.; 6) особое внимание обращают на себя написания "розсiанинъ" и "розсiистiи" у второго писца РНБ СПбДА № 319: эти гиперкорректные интерпретации начального "рос-" как польской или рутенской приставки "roz-", скорее всего, восходят к довольно старой народноэтимологической версии происхождения топонима "Россия" и этнонима "россияне"; впервые она зафиксирована у Сигизмунда Герберштейна в его «Записках о Московии» (1549), уже применительно к россиянам, а не самой России воспроизводит эту этимологическую легенду Адам Бохорич в «Словенской грамматике» (1584), наконец, непосредственно свт. Димитрию она могла быть известна из «Киевского Синопсиса» (1674) Иннокентия Гизеля. 4. Издан сводный перечень православных святых с этнонимическими и близкими им оттопоминическими прозвищами, извлечённый из полного православного Синаксаря, календарей и синаксарей предшествующих эпох (византийских, славяно-русских, греческих Нового времени, славянских Миней-Четьих и т. д.). В сопровождаемом данный перечень лингвокультурологическом комментарии рассматриваются проблемы разграничения этнонимов и названий жителей применительно к прозвищам святых, особенно при их межъязыковой и межкультурной трансляции, а также причины появления подобного рода прозвищ в различные эпохи. Всего данный перечень содержит 69 памятей с данными прозвищами и включает 20 этнонимов. Количественно распределение этнических групп здесь оказалось таково: персы (17 памятей), грузины (10), сирийцы (6), болгары (6), египтяне (5), готы (4), русские (4), греки (3), арабы (3), остальные 11 этнонимов и оттнопонимических прозвищ (албанцы, алеуты, венгры, влахи, галаты, исавры, самаритяне, сербы, фракийцы, эфиопы, якуты) встречаются по одному разу. Количество этнонимов в именах святых возрастает в синаксарях и менологиях поствизантийской эпохи, особенно в раннее Новое время, когда этничность начинает принимать формы, близкие к современным, и складываются европейские нации. Так, в Миеях-Четьих свт. Димитрий Ростовского и в «Новом Синаксаре» преп. Никодима Святогорца этнонимические прозвища были добавлены к множеству имён святых, которые в источниках предшествующих эпох значились без подобного рода прозвищ. Эти два источника также включают новых святых, чьё происхождение специально подчёркивается в их полных именованиях. Сверх заявленного плана нами была также разработана следующая проблема: 5. Мелиоративные этнонимы, то есть такие экспрессивные наименования народов, которые не содержат отрицательных коннотаций: это прежде всего торжественные самоназвания, а также ряд древних этнонимов — библейских и античных, — которые переносно употребляются по отношению к современным народам. К первому типу относятся: латинское "Quirites"; древнееврейское "Yeshurun" ( буквально ‘прямостоящий’) — поэтическое прозвище Израиля, переданное в Септуагинте через ‘возлюбленный’, в переводах Акилы, Симмаха и Теодотиона — ‘прямой, искренний, справедливый’, в Вульгате — "rectissimus" ‘прямейший’, "dilectus" ‘любимый’, а в весьма своеобразном, в том числе стилистически, русском переводе Масоретского текста В. И. Кельсиева («Перевод Вадима», Лондон, 1860) это прозвище выглядит как "Jисраэлюшка" — с диминутивным суффиксом, прибавленным к стандартному этнониму; киргизское "qykeng": "qyrgyz" (усекается "-rgyz") + "ke" (от "ake" ‘отец’) + притяжательный аффикс 2 лица "-ng" => "qykeng" ‘киргизы (собирательно)’ с коннотацией, которая оценивается как «интимно-шутливая; в данном случае мелиоративность, видимо, не столь торжественная, как в лат. "Quirites", однако сугубо положительная оценка в слове "qykeng" сомнений не вызывает, особенно если сопоставить её с аналогичными киргизскими диминутивами; русские формы: "русичи" (гапакс «Слова о полку Игореве»), "россияне", "россы" (см. о них выше в настоящем отчёте). Второй тип мелиоративных этнонимов — это торжественные обозначения чужих народов, часто враждебных. Мелиоративные этнонимы данного типа, по-видимому, относятся к единственной семантической модели, использующей ресурсы высоких регистров языка: в русском это церковнославянские этнонимы (прежде всего, библейские), а также заимствованные из классических языков и перенесённые на современные народы. В русском языке это "Израиль", "агаряне", "эллины", "галлы", "бритты", "тевтоны", "скифы". Количественно мелиоративные этнонимы сильно уступают пейоративным и, в отличие от последних, почти без исключений относятся к самым высоким пластам лексики, которые выходят из активного употребления, наиболее же устойчивы торжественные самоназвания, а не наименования иных народов. Единственное в русском языке разговорно-просторечное слово, которое можно квалифицировать как мелиоративный этноним ("братушки"), восходит, тем не менее, к книжному выражению "братья-славяне", использовавшемуся официальной пропагандой во время Балканской войны 1877–1878 гг. Таким образом, представления о «дружбе» и «братстве народов» в целом достаточно слабо концептуализированы языком, а соответствующие им идеологемы имеют тенденцию к снижению и осмеянию. |
